Баня http://kiriakiya.livejournal.com/profilekiriakiya У меня тоже был муж. Скажем, Петр. У нас с Петром было хозяйство: квартира в Москве, дом в глухомани, двое детей и собака. Прекрасный был Петр муж и отец, мягкий, заботливый, но с очень твердыми принципами. Я, как человек рассеянный, каждый день по дурости натыкалась на эти принципы и ходила вся в душевных синяках. Вся душа у меня была синяя, как курица, которую в те времена можно было добыть, только отстояв полтора часа в очереди. Однажды Петр построил баню. В нашей глухомани, при доме в зарослях. Баня вышла знатная – 6 х 6 метров, с парилкой, каменкой – все, как у людей. Но я эту баню недолюбливала. Потому что не успел Петр ее затопить, как в ней немедленно завелись гости. Они прибывали из соседних зарослей, из Москвы, Питера и Соединенных Штатов Америки – разом человек по 18-20 и, пока одни чинно сидели за выпивкой и беседой – другие поддавали пару, орали э-э-х! и бегали голые в речку Пузовцу охлаждаться. Потом менялись. Баня дымила круглосуточно, как пароход «Везувий» на рейде, колосники гудели, камни раскалялись докрасна, пар клубился, Петр кочегарил, сиял и лоснился от пота. Один техасский профессор, выпав из бани с изрубцованной вениками спиной, заявил: I've got it! Russian peasants are the cleanest in the world!!! Когда последняя группа гостей, розовая и невменяемая, вываливалась из бани – начиналось общее веселье: спирт, селедка, разговор за жизнь. На сладкое – «Бричмула» и «Виноградную косточку в теплую землю зарою» -– под гитару до двух ночи. А я тут была вот зачем: подрезать соленых огурцов, сварить еще ведро картошки, метнуть на стол пару-тройку пирогов (только не все сразу, кончатся в момент!), уложить между делом детей и перемыть в половине третьего в тазике всю посуду. С тех пор я ненавижу «Бричмулу». «Виноградную косточку» – отдельно ненавижу холодной прицельной ненавистью. Мы ходили очень, очень чистые – снаружи и внутри. Правда, синяки с меня никак не смывались. Наоборот, их прибывало. Когда поверхность поражения души достигла восьмидесяти процентов, а подушка вместе с матрасом промокли от слез, я затеяла уход. Уйти надо было вместе с детьми, что представлялось практически невыполнимым, поскольку принципы Петра с годами становились все тверже, а лязг его гусениц все неумолимей. Но я все-таки ушла. Правда сначала недалеко, в соседнюю комнату – квартира в совместной собственности, без согласия Петра не делится, а согласия на раздел он не дает... пять лет в разводе в одной квартире... с тяжелым танком... ...оставим это, Я не Лев Толстой! Мне, как порядочной женщине, следовало бы, конечно, лечь под паровоз, или, на худой конец, рехнуться, но Судьба протянула мне свой Перст и я вцепилась в него зубами. Однажды вечером Петр пошел погулять с собакой в парк им. Прямикова и встретил там Дженни, также с собакой. Они полюбили друг друга. (Петр и Дженни, про собак я ничего не знаю). Дженни была прекрасна. Она была соседка, напротив дом стоял, он все смотрел в окно. Ей было лет от силы 20. Она была похожа на газель. Или на лань. Она была с Рязани, в Москве недавно, с отчимом жила и с матерью. И я ее звонков ждала, как ждут известий от любимых – со страстью. Трепеща и спотыкаясь, бежала к телефону... Боже мой! О, Дженни... Ты спасла мне жизнь и разум, сподвигнув Петю на раздел долей! Срочно, забыв про дефолт, я назанимала у всех друзей и знакомых зелененьких денег, выкупила у Петра его долю в квартире и все зажили, наконец, счастливо: Дженни с Петром, а я с детьми. Правда, мы с детьми четыре года долги отдавали за эту Петрову долю, ну да хоть бы и десять! Свобода бесценна! Собственно, все это была прелюдия, то есть вступление. Прелюдия нужна для того, чтобы читатель проникся проблемами автора и на время забыл о своих собственных. Это очень, очень сложно, не у всех выходит. Так что если вы не прониклись, я отнесусь к этому с пониманием и продолжу петь дальше в одиночестве. Как иволга. Итак: всю зиму мы жили долго и счастливо. Петр купил квартиру, Дженни ходила с животом. Весной Петр позвонил и сказал: – Мы должны продать дом в деревне. Я удивилась: – Зачем? Да и кому? Он стОит три копейки, и куда я дену летом детей? – Тогда он осенью сгорит. – твердо пообещал Петр. – И еще я заберу баню. – Ну, сгорит, – легкомысленно отозвалась я, – а баню, конечно, забери. Надо же где-то мыться! Когда мы приехали в конце мая в деревню – от нашей бани даже мочалочки не осталось. Очевидец, попавший под погрузку бани (если он разрешит, я сошлюсь на него лично) выдал вот такой репортаж: – Понимаешь, холод собачий, сверху дождь ледяной. Ваша гребаная баня с трех сторон обнесена лесом, с четвертой – овраг, ептть! Тащить нам, значит, через этот овраг, потом еще по мостику через речку – там трайлер стоит. Петр кликнул всех, кто в баню к нему ходил, сказал – кто мылся, тот теперь таскает. Повезу, говорит, свою баню за 700 верст в Рязанскую область к милой Дженни. Типа презент. Ну, мы таскаем, кто мылся. Сверху льет. Сначала бревна шли. Много бревен, мы, все кто мылся, ептть, тащим теперь. Тащим мы эти семиметровые, б..дь, бревна и спрашиваем Петра: – Петр! А что, в Рязанской области лесу-то нет? – Нет, – говорит Петр, – нету лесу в Рязанской области. Мы дальше таскаем. Доски пошли. – А что, Петр, – говорим, – досок-то, похоже, тоже нет в Рязанской области? – Нет, – говорит Петр, – нету и досок в Рязанской области. Ну, мы опять тащим, ептть, мылись же. Камни теперь пошли. Из каменки. – А как же это, Петр, – интересуемся, – камней-то, выходит, тоже нету в Рязанской области? – Нет, – твердо отвечает Петр, – камней в Рязанской области нету. Камни перетаскали, взялись за глину. Ливень поливает. Внизу под ногами глина – сверху в мешке тоже глина. За шиворот течет, б..дь! Спрашиваем Петра: – Петр, ептть! Неужто в Рязанской области и глины нет?! – Нету! – хрипит Петр из-под мешка – нету и глины в Рязанской области! Удивляемся, конечно, но тащим. Тем более, мох уже пошел в мешках, он полегче все же. Ну, про мох, мы, кто мылся, уж и не спрашиваем. Понимаем, ептть, что уж мху-то в Рязанской области неоткуда взяться. А пакля - она дорогущая, б..дь... Перетаскали мы этот презент, загрузили, тряпочки и щепочки позаткнули, стоим мокрые до нитки, без сил. Темно. Сверху льет. А что, Петр, – осторожно интересуется кто-то из нас, тех, кто так неосмотрительно мылся, – вода-то в Рязанской области есть ли? ...Уехала наша баня в эту пустынную и безвидную Рязанскую область, там ее обратно собрали, затопили и на душе у меня совсем рассвело. Стала моя душа уже не синяя, а розовая, как положено. И я потихоньку расцепила зубы. И Судьба укоризненно потрясла напоследок у меня перед носом своим помятым Перстом, да и занялась другими делами. Лето прошло, настала осень. Однажды вечером пошла я в парк Прямикова с собакой погулять. Встречаю Мэри, подружку Дженни, тоже с собакой. У кого собаки, те знают, как все это устроено. Спрашиваю Мэри: Мэри! Как там Дженни? Не родила ли? Вроде пора уж? А Мэри мне и говорит: – Дженни-то родила, да только Петр про это ни капли не в курсах. – Да как же это, Мэри?!! – А вот так это: пошел однажды Петр с дженниным отчимом и собакой в парк Прямикова погулять. А Петр возьми да и ляпни отчиму, что, мол, еще неизвестно, чей это ребеночек вообще... а тот возьми, да и Дженни расскажи! А Дженни собрала Петров чемодан, выставила его за дверь, а сама в роддом поехала – рожать. Родила, Вовой назвала и на фамилию отчима записала. И отчество тоже его дала. Так вот. Тут я затомилась, говорю Мэри: Мэри! Пойду я как-нибудь это переживу – и пошла по парку сокрушаться. Ходила-ходила, сокрушалась-сокрушалась, а потом вдруг как тюкнет меня в голову один интересный вопрос! И пошла я обратно искать Мэри, чтобы задать ей этот интересный вопрос. Нашла. Спрашиваю (осторожно так, потому что, кажется, ответ мне известен): – Мэри, дорогая! А как там наша баня? – А что баня? Петр уже прислал Дженни смс-ку, что по весне баню заберет! Когда я смогла говорить, отерев рукавом слезы, то умолила Мэри при случае передать Петру, что мы баню обратно никак принять не можем и будем отбиваться до последнего. И что вообще лучше сразу поставить ее на колеса в виду возможных дальнейших путешествий. Но все это было совершенно излишне, поскольку рязанские мужики так запросто баню Петру не отдали, справедливо удержав ее при себе в качестве репараций. А тот, который сначала мылся, а потом таскал, так сказал: – Люди-то все вон как – с бабами по баням, а этот – с баней по бабам... Вот и весь, детишки, сказ. Ну, почти весь.
